|
|
Затерянная страна Черной утки
Тофалария похожа на страну в стране, район в районе. Границы ее никак не
обозначены на официальных картах. Тофалария — это, пожалуй, единственное
муниципальное образование Иркутской области, имеющее свое собственное
историческое наименование по названию обитающей на этой территории
народности, одной из самых малых на карте России. Внешнего национального
колорита почти не осталось, стада оленей и национальные одежды ушли в
прошлое, а дети, изучающие тофаларский язык, относятся к этому как к
игре. Однако в глубине этот далекий дотационный край так и остался
землей охотников, на которой вокруг трех отдаленных друг от друга
маленьких поселков расстилаются бесконечные квадратные километры
охотничьих угодий.
Тофалары звались карагасами
Сегодня в трех деревнях Тофаларии — в главном поселке Алыгджер, Нерхе и
Верхней Гутаре — проживает чуть больше тысячи жителей, из которых
собственно тофаларов — от 50 до 70 процентов. Остальные в основном
русские, хотя есть и представители других народов бывшего СССР, а также
других стран — в Нерхе, например, живут два брата — алтайские немцы Петр
и Александр Фабер.
Прежде Тофалария была краем охотничьих стойбищ, по которым тофы (кстати,
правильнее говорить «тофа», с ударением на последнюю гласную)
передвигались родами со стадами оленей. Административно Тофалария
оформилась со становлением советской власти. С декабря 1917 года
Губернский союз стал закупать у тофов пушнину. Но уже к 1921 году он
посчитал, что эти торговые операции слишком убыточны из-за отдаленности
Тофаларии от основных торговых путей (то есть от железной дороги и
Московского тракта, в стороне от которых, через несколько горных
хребтов, располагается Тофалария). И отказался предоставлять кредиты под
будущую охоту.
Тогда бывший политкаторжанин Павел Мачульский на свой страх и риск
создал собственное потребительское общество, которое работало без
официального утверждения. О создании стационарных поселков Тофаларии
есть две версии. Одна говорит, что их создавали насильственно, сгоняя в
них тофаларов, чтобы они работали в колхозах. Официальная — что все
началось с обычной школы. В 1923 году в одной из долин Тофаларии
построили школу, в которой уже с января следующего года учились
пятнадцать тофаларских детей.
Вокруг школы постепенно началось строительство административных и жилых
зданий, и в 1926 году естественным образом возник первый поселок,
который назвали Алыгджер, что с тофаларского переводится как «широкая
ветреная долина».
К 1930 году на оседлый образ жизни перешло две трети тофаларского
населения, стали создаваться колхозы, а в 1934 году Карагасский родовой
совет, создавший свои органы советской власти еще 22 декабря 1922 года
на суглане (ежегодном съезде всех тофов), был преобразован в Карагасский
туземный, а чуть позже — национальный совет. В 1939 году был
окончательно образован Тофаларский район Иркутской области.
В 1948 году в Тофаларии прекратилась промышленная добыча золота, район,
как глубоко депрессивный и нерентабельный, был упразднен, а его
территория вошла в состав Нижнеудинского района.
Расхожее мнение, которое можно услышать от любого краеведа: что слово
«тофалар», или «тофа», переводится с языка коренных жителей как
«человек». Сами тофы воспринимают эти сведения из уст приезжих со
сдержанным раздражением. «Человек» по-тофаларски будет «киши», — говорят
они терпеливо. — А «тофа» ничего не значит. Это просто самоназвание
народа». Из истории известно, что до 1934 года они были известны как
народность карагасов — это переводится с тофаларского как «черная утка».
Видимо, «тофалары» — это такое же русское слово, как «буряты», как
называют русские всех жителе Усть-Орды, вне их принадлежности к одному
из четырех племен, по которым они называют себя сами. Осталось только
добавить, что русские охотники, живущие на этой земле, называют своих
соседей по охотничьим угодьям не «тофа» и не «тофалары», а исключительно
«тофаларцы».
Алыгджер — тофаларская Венеция
Отдаленность Тофаларии от цивилизации — понятие ландшафтное. Она
находится совсем недалеко от Нижнеудинска, но отрезано от Большой земли
непроходимыми горными хребтами. Основной вид транспорта для местных —
это вертолет, который летает два-три раза в неделю. Подавляющая часть
рабочего пространства вертолета забивается продуктами питания, места
остается на десять, от силы двенадцать человек. Около часа занимает
перелет, и вертолет опускается в широкую долину, по которой вольно
гуляет ветер — как, собственно, и переводится название Алыгджер.
Кстати, местные говорят, что не всегда долина была такой ветреной —
вокруг вырубили лес, и теперь здесь по поселку дуют постоянные резкие
ветра. Например, в маленькой таежной Нерхе на шестьдесят дворов, до
которой добираться по льду (летом — по воде) Уды около пятидесяти
километров, ветров нет вообще. Зато там лежит снег по колено и бродят
мохнатые, как бизоны, коровы. А в Алыгджере гуляет ветер, носит тучи
песка — поселок на нем стоит. Даже зимой здесь нет снега.
Алыгджер стоит словно на дне кастрюли — его со всех сторон окружают
крутые скалистые горы, только одна из которых имеет собственное название
— над поселком гордо высится гора Пионерская: по традиции каждый год
призывники покоряют ее вершину, где устанавливают флаг. Говорят, до
Нижнеудинска можно добраться на машине по зимнику — от восьми до десяти
дней дороги. Но в другую сторону стоит только перевалить через хребет —
и оказываешься в Туве, всего полтора дня дороги на конях.
В отличие от обычных сибирских деревень, где улицы стоят строго вдоль
русла рек или дорожных магистралей, дворы поселка вольно и беспорядочно
раскиданы по долине. Хотя своя логика в их расположении все же есть: они
стоят на малейших взгорках, подальше от воды. Дело не только в том, что
Алыгджер стоит на берегу капризной, широко разливающейся Уды, у которой
даже нет четко очерченных берегов. Весь райцентр рассекает протока —
ручей, выходящий из Уды.
Говорят, самое веселое время здесь — это дождливый июль, когда и Уда, и
протока выходят из берегов и заливают весь поселок. Тогда вода
подступает к порогам домов, а у каждого крыльца вместо машины или
мотоцикла стоит своя моторная лодка. Пешком передвигаться становится
невозможно, и жители с нервным смехом говорят о поселке: «Наша Венеция».
Да и зимой вдоль всего центра поселка идет широкая болотистая полоса,
рассекающая его на несколько частей.
После того как прекратилась промышленная золотодобыча, в 1948 году,
Тофалария стала бюджетным дотационным краем без единых признаков
«градообразующих предприятий». В самом Алыгджере чуть больше ста человек
из шестисот работают в бюджетной сфере — в школе, администрации,
библиотеке, пекарне. Несколько человек работает в больнице, и главный из
врачей — стоматолог: в здешней воде недостаточно йода, поэтому у местных
большие проблемы с зубами.
Есть в Алыгджере школа-интернат, в которой учатся и живут, кроме
местных, дети из Нерхи. Домой они попадают только на каникулы. А сердце
Алыгджера — дизель, который отдыхает только с часу до пяти дня. Тогда,
если утихнет ветер, над поселком стоит такая тишина, что давит на уши.
Единственный промысел — охота. Зимой, в сезон, поселки Тофаларии
вымирают. Говорят, здесь охотятся даже женщины. Те, у кого охотничьи
угодья достаточно далеко, до сих пор используют оленей в качестве
ездовых животных, на которых передвигаются верхом и перевозят поклажу. В
поселок их не заводят, только рассказывают, что, когда охотники
возвращаются домой, вокруг Алыгджера на склонах гор пасется около
двухсот ездовых оленей.
Отомстил за брата медведю
В середине ноября прошлого года три тофаларских охотника — Иван Шибкеев,
его сын Петр и брат Виктор — вышли из Нерхи на свои угодья. Год был
плохой, голодный, зверь не успел к зиме нагулять жир, охотники уже
встречали медведей-шатунов.
Шибкеевы сначала охотились вместе. На их охотугодьях было четыре
«избушки», как они называли свои охотничьи домики, и охотничье семейство
за сезон переходило из одной в другую — где охота будет побогаче. Сам
Иван пошел на медведя, Петр и Виктор охотились на соболя или на того,
кого учует и загонит собака. В тот день, 21 ноября, переночевав, они
вышли из избушки и, пожелав друг другу удачной охоты, разошлись в разные
стороны. Договорились, что вечером встретятся здесь же. Однако Виктор к
назначенному времени не вернулся.
Иван с сыном ждали его целые сутки. Оставалась надежда, что он не успел
вернуться до темноты и заночевал в одной из соседних избушек. Через
сутки ранним утром они вышли на его поиски — «обрезать следы». Это
значит, что они шли по руслу реки, обычным путем охотника, и смотрели,
есть ли обратный след Виктора — с гор, от одной из избушек, к руслу.
След Виктора, по сути, и рассказал всю его историю. Его собака взяла
след изюбра и пошла за ним. Виктор в сумерках решил ее не нагонять, а
заночевать в одной из избушек, которая встретилась на пути.
— Его и погубило то, что он был без собаки, — вспоминал Иван Шибкеев. —
Когда мы с сыном подошли к избушке, наши пять собак начали бешено лаять
на дверь, хотя с тропы к избушке следов не было. Стало понятно, что в
доме притаился зверь.
Они поглядели в окна, но в комнате медведя не было. Охотники поняли, что
он караулит их в тамбуре, сразу за входными дверями. Залезли на «вышку»
(так охотники называют чердак) и увидели, что собаки окружили
здоровенного шатуна и лают на него. Иван убил его первым же выстрелом в
голову.
Следы у дома недвусмысленно объяснили, что случилась трагедия: медведь
притаился за дверью, ждал и слушал, когда Виктор подойдет вплотную.
Охотник не успел взяться за ручку двери, когда зверь выпрыгнул ему
навстречу и сразу подмял его под себя — Виктор даже не успел снять ружье
с плеча или выхватить нож. Всего охотники насчитали три кровавых лежанки
— медведь таскал еще живого охотника по двору, ложился и снова грыз
человека.
Потом он попытался затащить его в избушку, но кровавые следы на бревнах
показывали, что Виктор упирался. Некоторое время медведь с человеком
лежали перед входом в дом, потом вернулась собака Виктора и спугнула
зверя — он ушел в тамбур избушки. Пока собака «лаяла медведя», Виктор
уполз в баньку. Видимо, ночь он провел там — в баньке было очень много
крови. От ран и кровопотери он не смог развести огонь — охотники нашли
очень много окровавленных сломанных спичек. Скорее всего, спички просто
промокли от крови.
Только потом выяснилось, что шла охота на охотника: медведь в дни той
ноябрьской охоты сам не один день шел по следам Виктора, выслеживал его,
выжидал удобного случая напасть. За неделю до случившегося Виктор уже
был в этой избушке, попил чай и пошел на встречу с братом. А шатун зашел
в избушку после него, сожрал все съестное, которое смог найти, затем
стащил в тамбур кучу барахла и улегся на нем, поджидая возвращения
человека.
Он ждал целую неделю... На беду Виктора, за это время упал «большой
снег», и, подходя к избушке, он не увидел уже заметенные и заваленные
снегом следы зверя.
В Нерхе рассказывают красивую легенду, будто Виктор из последних сил
написал на полу кровью: «Даринка, доча» — у него в деревне осталась
трехлетняя дочь Дарина. Правда, сам Иван этого не подтверждает. Утром он
решил уходить к другой избушке, которая была расположена в пяти
километрах от этого места. Но проползти хватило сил всего около полутора
сотен метров. В тот день был сильный мороз, от ран и кровопотери он
совсем обессилел и просто замерз прямо на тропе. Там его по кровавым
следам и нашли брат и племянник. У него была прокусана рука, объедено
плечо и снят скальп с затылка.
На брезентовых носилках, которыми летом на покосе укрываются от дождя,
Иван с сыном принесли тело Виктора в избушку, а потом на двух своих
конях, которые паслись рядом в тайге, привезли его в Нерху. Смерть
Виктора вызвала в деревне шок.
— Виктора в Нерхе любили все. Он был очень добрый, никогда никому не
отказывал в помощи, даже не матерился, как другие мужики. Самым сильным
выражением у него было: «Ну, ёшкин кот!» — вспоминала соседка Шибкеевых
Надежда Фабер.
Женщины плакали, не знали, как сказать о смерти отца его дочери. Про
это, кстати, в деревне есть еще одна легенда. Говорят, когда Даринке
все-таки решились сказать, она ответила: «Я знаю. Мне приснилось, что
папа плакал».
|
|
