Камлание
тофаларского шамана
В 1929 году в верховьях реки Малый
Хонгорок, Б. Чудинову, журналисту из
Москвы, воочию удалось увидеть камлание
тофаларского шамана. Он является
единственным человеком в истории
которому удалось описать это действо:
«Он (Семен Павлович Тутаев) развернул
свой большой бубен, обтянутый
выкрашенной в красный цвет иманьей
кожей, вынул оленью шубу с подстриженным
мехом внутри и с целой грудой побрякушек,
цветных шнуров, ремешков из замши
снаружи на спине и с колокольцами на
локтях. Шуба вся была расшита цветными
тряпочками, белыми и цветными нитками.
Пестрые витые шнуры были нашиты не
только на спине, но и в других местах
костюма. На спине среди прочих украшений,
имевших особое шаманское значение,
находились маленький игрушечный лук и
колчан с игрушечными стрелами.
Когда стемнело, Семен Павлович взял из
костра горящее полено и выкинул его из
юрты, затем разостлал на земле белый
войлочный коврик, снял рубашку и надел
на голое тело бренчащую шаманскую шубу,
натянул на голову пестрый колпак с
вышитым белым узором, изображавшим
череп, обул ноги в пестрые расшитые унты
с медными полосками на наружной стороне,
взял в руки бубен... и, усиленно потягивая
трубку, стал сушить бубен над костром,
тихо выстукивая колотушкой то одно, то
другое место. Колотушка была овальная,
загнутая, обшитая на изгибе белым мехом,
с короткой ручкой. Звук бубна вначале
имел глухой тон, потом по мере высыхания
тон становился звучнее. На этот звук в
юрту стали собираться обитатели всего
стойбища. Они садились вокруг костра,
курили трубки и молча наблюдали за
шаманом. Наконец шаман сел на коврик,
подогнул под себя ноги, затянулся из
трубки поглубже несколько раз, бросил ее
движением рта, устремил взгляд куда-то
за пределы юрты и медленно стал делать
колотушкой по бубну тихие и редкие удары,
которые затем становились все резче и
чаще. Он запел что-то, ударяя по бубну с
возрастающей силой. Потом он вскочил,
повернулся к костру спиной и
ожесточенно забил в бубен, двигая им из
стороны в сторону... Ветка (дымившегося
можжевельника) была брошена перед
шаманом, и дым от нее он вдыхал в себя
полной грудью, не переставая петь,
двигаться и ударять в бубен. Шаман стал
притопывать ногами, изгибаться,
вертеться, и длинные шнуры его костюма
разметали костер, ударяли по лицам всех
зрителей, сидевших на земле, заполняя
всю юрту. Костер отодвинули к выходу и
заслонили поленьями. Затем шаман опять
сел на землю, продолжая свои обрывочные
напевы. Закрыв глаза, он заслонился
бубном от костра и весь светился сквозь
полупрозрачную кожу последнего. Катя
давала ему зажженную трубку. Он брал ее и
бросал на бубен. Она скатывалась на
землю, и, только проделав так три раза, он
делал из трубки несколько затяжек. После
этого ему давали чашку оленьего молока.
Он пил его и остатки разбрызгивал по
юрте. После этого он опять вскакивал,
извивался еще сильнее, голос его
становился громче, и грохочущий бубен
метался по юрте... Пестрый
разметывающийся костюм, медный лязг
многочисленных металлических
побрякушек, звон колокольцев,
оглушительный мерный звук бубна с
разными тонами, пение, плач,
всхлипывание шамана, и всю эту картину,
при колеблющемся свете костра, на красно-коричневом
фоне закопченной юрты, дополняли
смуглые бронзовые лица...
Четыре часа без минуты отдыха шаманил
Тутаев. Обычно спокойный, он становился
возбужденным и истеричным, голос его
делался тоньше и жалобнее, под конец
отняли бубен, но он продолжал трясти в
такт побрякушками на спине, что-то
напевая рыдающим голосом. В полном
изнеможении, мокрый от пота, он
повалился спиной в костер. Его
подхватили, раздели, накинули на плечи
овчинную шубу и посадили на землю. Через
несколько минут ему налили в рот
горячего чая и сунули трубку. Только
через полчаса после этого он немного
пришел в себя, но казался страшно
усталым».